Житие преподобноисповедницы Матроны (Власовой) Дивеевской

Преподобноисповедница Матрона (в миру Матрона Григорьевна Власова) родилась в селе Пузо Ардатовского уезда Нижегородской губернии.
Пузо (Страхово-Пуза, как называли его до революции) — довольно большое село, расположенное в пятнадцати километрах на восток от Дивеева. Местность живописная — село стоит на горе, вблизи лиственный лес, река, много оврагов.
Основным занятием сельчан во все времена было хлебопашество. Кроме того, пузинцы на протяжении веков славились своим умением кроить и шить одежду. Жители села сличались набожностью и благочестием. Преподобноисповедница Матрона пятая из числа мучеников за Христа из этого села.
Здесь в 1919 году, претерпев издевательства и побои, карательным отрядом была расстреляна блаженная старица Евдокия вместе со своими послушницами Дарией, Дарией и Марией. Дунюшка, как называли ее сельчане, была подвижницей высокой духовной жизни. Ее молитва совершала чудеса, пузинцы и после кончины читали старицу Евдокию своей покровительницей, 1асто просили помощи на могилке мученицы и поручали ее.
Одну из послушниц Господь оставил как свидетельницу жизни и страданий святой Евдокии. После кончины Дунюшка явилась ей стоящей «среди горнего Иерусалима у Престола Божия». Про девушек, расстрелянных с ней, сказала: «И им хорошо, но только они не со мной». Потом добавила: «Около меня тоже будет девушка…». Но не велела об этом никому говорить, потому что она была еще жива…
Вот в этом благочестивом селе, под покровом молитв праведницы, родилась в 1889 году будущая преподобноисповедница. Ее родителями были крестьяне Григорий Степанович и Екатерина Павловна Власовы. На день ее рождения, 6 (19) ноября, пришелся праздник семи дев-мучениц, пострадавших во время гонений Диоклетиана в Анкире в III веке. Одну из них звали Матроной, в честь нее и нарекли во святом крещении будущую дивеевскую святую. В семье было еще двое детей: братья Иван и Андрей. В 1914 году их взяли на фронт. Иван был убит, а Андрей вернулся в родное село с наградой — Георгиевским крестом. Во время коллективизации у него было отобрано имущество, в колхоз он не вступал и всю жизнь кормился своим хозяйством и случайными заработками: он был хорошим плотником. Андрей отличался добротой и великодушием, готов был всем помочь. Впоследствии он приютил сестру у себя и покоил ее в последние годы жизни.
Шести лет от роду Матрона осталась без отца и матери и была отдана на воспитание в Серафимо-Дивеевский монастырь, где уже много лет подвизалась ее тетя, монахиня Калерия (в миру Власова Дарья Степановна), которая несла послушание закройщицы и старшей в швейной мастерской обители.
Монастырский приют для девочек, в котором воспитывалась Матрюша, как обычно ласково называли ее дивеевские сестры, находился под Высочайшим покровительством Императрицы и назывался «Церковно-приходская школа и приют имени Ее Императорского Величества

Государыни Императрицы Александры Феодоровны», на его содержание отпускал средства Императорский двор. Сюда принимали сирот с двух лет, а с четырнадцатилетнего возраста они либо возвращались к родным, либо, если имели стремление к монашеской жизни, назначались на по слушание. В свободное от занятий время девочки учились рукоделию и пению. В церковь воспитанниц водили парами. Девочки были одеты в рясы и бархатные связочки [головные уборы. — прим. ред.] Ежедневно по очереди, по четыре человека, дети ходили на монастырское правило, где во время поминовения благотворящих стояли на амвоне на коленях, с воздетыми ручками, клали триста поклонов. Утром и вечером у детей была общая молитва, а кроме того, еще читали акафист или пятьдесят раз «Богородице Дево, радуйся…». В корпусе с ними жили сестры- учительницы, няни для маленьких и старшая в приюте монахиня. В будни они питались там, где и жили, а в праздники вместе с сестрами «в парадах» ходили в трапезную. Приют имел свой сад, где дети гуляли и играли в свободное от занятий время.

Школа была четырехклассная. В ней преподавали сестры и монастырские священники. Матрона Власова окончила здесь три класса. У девочки обнаружились способности к рисованию, и она поступила на обучение к живописцам, а потом живопись стала ее послушанием. Матрона также имела хороший слух и пела на клиросе.
Где сестры несли послушания, там обычно жили: мастерские и жилые келии находились одном корпусе. В монастыре была большая живописная мастерская. В ней сестры не только писали коны, но и сами заготовляли доски, делали киоты, золотили рамы. У каждой была своя специальность, не задолго до закрытия монастыря создали отдельную иконописную мастерскую.
Заведенный еще при игумении Марии (Ушаковой) молитвенный и трудовой распорядок в монастыре был строгим. Односельчане инокини Матроны вспоминали ее рассказы о монастырской жизни: «Утром все как один вставали рано и собирались на правило. Никто не пропускал. Потом стояли раннюю литургию. И потом только шли на послушания. На вечерне были обязательно. К пяти часам побросают всю работу и идут. В келии друг к другу никогда даже не заходили. Никогда. Повидаться, что-то сказать или гостинец передать — на улице — пожалуйста. Они, конечно, все смирные были, во всем подчинялись. Кушали-то они не очень… Лакомством считалось вареньице, если оно у кого бывало».
Так в послушании и молитве инокиня Матрона дожила в обители до самого ее закрытия.
21 сентября 1927 года в монастырь приехал уполномоченный и в тот же день, вызвав игумению Александру (Траковскую), объявил ей решение народного суда о выселении монашествующих из обители. Перевозить матушек должны были в Кутузовский, Спас-Зеленогорский и Курихинский монастыри. Игумения оповестила сестер, но ни одна из них не поселала переселиться. Тогда уполномоченный заявил, то к 28 сентября все должны покинуть обитель.

С 22 сентября некоторые монахини начали разъезжаться. Для этого им выделили около пятисот подвод, большинство сестер нашли пристанище в Дивееве и Вертьянове, остальные разбрелись в поисках жилья  по

соседним селам. Гораздо больше хлопот властям доставили старушки-монахини из монастырской богадельни, которых было около ста человек. Матушкам предложили переехать в Понетаевский дом инвалидов, но они все отказались, объясняя это тем. что там не разрешают иметь на стенах иконы. Некоторые пришли к уполномоченному с просьбой оставить их на старом месте или же дать им один из монастырских домов, предназначенных на слом. В просьбе им отказали. Все имущество обители изъяли, часть построек разобрали и вывезли. Вскоре в стенах монастыря не осталось ни одной сестры.
Инокиня Матрона вместе с тремя дивеевскими сестрами: Марией Степаковой-Сергеевой, Еленой Жаворонковой и Анной Артемовой — поселилась в селе Кузятове Ардатовского района Горьковского края. Раньше в монастыре они были певчими и составляли хороший хор. Теперь сестры прислуживали в сельской церкви в честь Вознесения Господня, зарабатывали рукоделием. Верующие люди сочувствовали им. Часто их навещали крестьянки: заходили спросить совета и даже приносили своих больных детей с просьбой помолиться о них, покропить святой водичкой из Сарова.
Матушки вели жизнь тихую и мирную, но и это вызывало недовольство местной власти. В характеристике, данной инокине Матроне председателем местного сельсовета, говорится, что она «живет не на трудовые фонды, занимается службой в церкви, лечением больных, систематически идет против советской власти. Совместно с другими

подругами- монашенками распространяет провокационные слухи о скором падении советской власти, голоде и так далее».
В апреле 1933 года инокиня Матрона была арестована вместе с проживавшими с нею сестрами. Их обвинили в том, что они, «имея классовую ненависть к советской власти, в организационном порядке систематически вели антисоветскую агитацию, направленную к срыву колхозно-политических кампаний, распространяли провокационные слухи о войне, голоде и падении существующего строя». В папках уголовных дел матушек хранятся «вещественные доказательства»: бумажные иконы, фотографии блаженных и обязательно стихи — свидетельства «антисоветской пропаганды »:
Обитель, обитель родная.
Как грустно, как жаль мне тебя.
Я плачу, от скорби больная.
Тебя всей душою любя.
Наш храм одиноко в ограде Стоит заколочен, забит, —
И нет в душе места отраде,
А сердце болит и болит.
Снесли корпуса беспощадно,
Увозят со стен кирпичи,
Я в муках терзаюсь нещадно.
От боли хоть прямо кричи.
Святые ворота разбиты.
Ни звона, ни пенья вокруг…
Мы горем печали убиты Без многих любимых подруг.
Обители славной не стало.
И жалко ее мне, как мать, Чу, слышу: опять застучало — То начали стены ломать.
О старица наша родная,
О, где ты. утешь, помоги.
Я плачу, от скорби больная, — Хоть что-нибудь нам сбереги. Все сердце покоя не знает. Душа истомилась, болит. Обитель родная, святая,
Как умирая, глядит.
И плачу, я плачу слезами:
О, где вы, прошедшие дни? Теперь лишь осталися с нами Душевные муки одни,
Теперь лишь осталися с нами Печали да слезы одни.

21 мая 1933 года, в день святого апостола и евангелиста Иоанна Богослова, инокиня Матрона была приговорена к трем годам заключения и отправлена в Дмитровский концлагерь в Московской области, считавшийся одним из самых тяжелых, где люди, как правило, надрывались и умирали от непосильного труда на строительстве канала. Годы, проведенные здесь, были для матери Матроны только началом ее крестного пути.
Вернувшись из заключения, матушка поселилась в селе Веригине Арзамасского района Горьковской области. Здесь был храм в честь Покрова Божией Матери. Инокиня Матрона устроилась при церкви сторожем и уборщицей. Читала, пела на клиросе. Жила также и тем, что ей подавали за чтение Псалтири по усопшим.
Правление колхоза села Веригина дало инокине Матроне такую характеристику: «…вела агитацию за религию <…> о том, что можно свободно проводить всякие религиозные обряды, несмотря на срыв работы в колхозе таковыми, занималась агитацией против колхоза, с оставшимися единомышленниками указывала, что нужно терпеть, как мученики, но не всходить в колхоз».
10 ноября 1937 года матушку арестовали во второй раз. В этот же день в Арзамасском районном отделе НКВД инокиню Матрону вызвали на допрос, где ее обвинили в принадлежности к контрреволюционной церковно-фашистской диверсионно-террористической организации. Она ответила: «Виновной я себя не признаю и давать показания категорически отказываюсь». На этом допрос закончился. Как выяснилось впоследствии, по этому делу осудили тридцать девять человек, в их числе
были священники и миряне церкви села Веригина и церквей близлежащих сел, относящихся к Скорятинскому сельсовету. Всех признали виновными. Тринадцать человек приговорили к расстрелу, а остальных, в их числе и мать Матрону, — к заключению в исправительно-трудовой лагерь. Десять лет предстояло там провести матушке. Но сначала ее полгода продержали в Горьковской тюрьме и только после этого объявили приговор. Инокиню Матрону этапировали в Казахстан, в Карагандинский лагерь (Карлаг).
Как добиралась матушка до места, мы можем понять из воспоминаний других заключенных. Все они очень похожи: «В вагоне площадью двадцать пять метров помещали семьдесят человек. По торцам вагона были устроены двухъярусные нары. Против двери стояла железная печурка, а в полу вырезано круглое отверстие, служащее уборной, из которого ураганом врывался снег. Приходилось терпеть до остановки: там было потише.
На нарах могли разместиться не более шестидесяти человек, а остальные спали на полу или ждали, когда кто-либо уступит им место. При такой тесноте в вагоне приходилось днем и ночью лежать на нарах. Днем, правда, можно было иногда скорчившись в три погибели сидеть. Тогда перед лицом болтались ноги обитателей верхних нар. Спали в шубах, в валенках (у кого они были), в шапках. Утром приходилось отдирать от стены полы примерзшего пальто. Ежедневно получали сухой паек. Это была пайка мороженого хлеба и половина ржавой селедки». Такое питание при недостатке воды в пути вызывало мучительную жажду. Многие заключенные умирали уже в дороге.
С Божией помощью преодолев трудный путь, мать Матрона весной 1938 года прибыла па станцию Карабас. откуда была направлена в Караджарское отделение. Оно находилось в тридцати километрах от административного центра Карлага — поселка Долинка. Здесь матушке предстояло прожить до ноября 1947 года.

В Казахстане к тяготам жизни заключенных добавлялись превратности местного климата. Как пишет одна из бывших узниц Карлага, «он мало отличался от севера Колымы, Норильска… Морозы достигали минус сорока и ниже. Ветер был такой, что можно было ложиться на него и не падать. Бураны — бич степей Казахстана. Страшны они тем, что снег летит совершенно горизонтально и пропадает всякая видимость. Люди совсем теряют при этом ориентацию. И даже при небольших расстояниях засыпает снегом с головой, и они замерзают.
Летом наступала несусветная, палящая днем жара с суховеями, доходящими до пыльных ураганов, которые высушивали почвы и, конечно, самих людей».
В лагере инокиня Матрона была на тяжелых общих работах, потом — в больнице уборщицей. Начальство Карлага отмечало ее добросовестный труд и скромное поведение. Как рассказывала матушка, в заключении с них снимали нательные кресты, отбирали припрятанные иконы, книжечки с молитвами. Но заключенные делали крестики из лучинок и хлебного мякиша. У самой инокини Матроны серебряный крестик с цепочкой был зашит в одежде. С ним, а также с небольшой иконой Божией Матери «Взыскание погибших» она не расставалась все семнадцать тяжких лет неволи. Тем, что было пережито ею в Карлаге, она никогда не делилась с родственниками. Но много лег спустя она рассказывала схимонахине Маргарите (Лахтионовой): «Как издевались над нами… Работали тяжело, возвращались поздно, идти было далеко. Многие падали на дороге и замерзали. Как мы выжили — не знаю… Там ведь не выживали… Только то помогло, что Господь не оставлял и преподобный». Мать Матрона говорила, что однажды, во время случившейся перестрелки, она чудом осталась в живых.
«Близ еси Ты, Господи, и вси путие Твои истина» (Не. 118:151). Это постоянное ощущение одесную Господа, Божией Матери и преподобного Серафима помогало матери Матроне пережить такие тяжкие внутренние скорби, от которых могли впасть в от¬чаяние люди, не имевшие надежды в Боге. Об этом свидетельствуют многие бывшие заключенные: «Каждодневное недосыпание, нервное напряжение, постоянные мысли о воле вместе с тяжелыми физическими перегрузками, хронической простудой, круглосуточным чувством голода подтачивают в человеке все силы, уничтожая его.
Каждая клеточка воспаленного от постоянных дум и жизненных стрессов мозга перенапряжена до предела. Он беспрерывно находится во взвинчен¬ном состоянии. Ни разум, ни тело не выдерживают этого испытания. Предел человеческой выносливости нарушается безвозвратно. Он уже не в состоянии разумно мыслить. Начинается тупая апатия и полное безразличие ко всему окружающему и к собственной судьбе у одних, иные же находятся у черты грядущего, медленно подкрадывающегося безумия. Возникает опасность неминуемого срыва, и он наступает…».
Но не таков опыт души, уповающей на Господа и познающей в напастях и обстояниях Его всесильную помощь. Принимая скорби внешние и внутренние как крест свой, мать Матрона поистине в терпении своем стяжевала душу свою (Лк. 21:1е)) и умножающимся же страданием ее избыточествоваше тайно и утешение от Господа (служба святым новомученикам и исповедникам Российским).

Прожив три года в заключении, инокиня Матрона направила наркому внутренних дел заявление с просьбой о пересмотре ее дела и освобождении. «За что меня судили и наказали так строго? — писала она. — За то, что я работала сторожем-уборщицей в церкви, я думаю, что за это карать не могут». Ответа на свою просьбу она не получила.
Полностью отбыв срок наказания, инокиня Матрона освободилась из Карагандинского лагеря
11 ноября 1947 года. Вместо паспорта у нее на руках были временное удостоверение и справка об освобождении из заключения. Снова ей пришлось искать пристанище. Матушка не могла жить без храма, без Божественной службы. Душой она стремилась к родной, любимой с детства обители, но монастырь был разорен, и она выбрала для жительства село Выездное близ Арзамаса. Здесь была действующая церковь в честь Смоленской иконы Божией Матери — одна из немногих, сохранившихся в округе, и при ней селились некоторые дивеевские сестры. Главным занятием инокини Матроны по-прежнему было служение в церкви. Зарабатывала она на жизнь тем, что вязала платки, чулки, варежки. «Кормилась своим рукоделием», — напишет она позже в автобиографии.
19 октября 1949 года инокиню Матрону вновь арестовали. На этот раз ее обвиняли в основном по материалам старого дела 1937 года, за которое она уже отбыла десятилетний срок наказания. Было заведено новое уголовное дело, последовали многочисленные допросы, длящиеся по два-три часа. Инокиню Матрону обвиняли в проведении «вражеской работы», настаивали на ее участии в «контрреволюционной организации церковников села Веригина». Особенно настойчиво от нее требовали признания своей виновности, якобы подтверждавшейся многими «свидетельствами соучастников», пытались заставить назвать этих «соучастников», оговорить священника церкви села Веригина, отца Иоанна Царевского. Люди, пережившие длительные допросы, свидетельствуют о том, насколько трудно было устоять в истине, сохранить свою духовную свободу: «Нарушение сна длительное время и круглосуточный электрический свет — это изощренная пытка без рукоприкладства. Все это настолько изматывало, что болело все тело, разламывало голову, начинались сильные боли в спине от многочасовых сидений в одной позе на допросах. Не было сил. Человек не рад был жизни и все подписывал, оговаривая себя, родных, близких».
Усилия следователей ни к чему не привели. Виновной инокиня Матрона себя не признала и никого не оговорила. В деле есть довольно редкий документ — справка о том, что «лиц, скомпрометированных показаниями арестованной Власовой Матроны Григорьевны, в следственном деле не имеется». Тем не менее помощник областного прокурора вынес заключение: «Власова <…> изобличается имеющимися в деле

материалами <…> обвиняется в том, что до 1937 г. являлась участницей антисоветской организации и проводила вражескую работу».
И снова приговор: ссылка на поселение на неопределенный срок. Снова предстояли тяжкий путь в изгнание и скорбные годы на чужбине, снова — испытание любви и верности Богу. Матушку выслали в село Каменка Луговского района Джамбульской области Казахской ССР.
Ссылка не являлась заключением, но здесь порой было еще тяжелее. Осужденные, прибыв к месту назначения, были вынуждены сами искать себе жилье, работу, пропитание. В городах их ждали скитания по коридорным углам, чуланам и сараям, за которые брали втридорога, жизнь без документов, когда нужно было постоянно отмечаться в комендатуре, тяжелая работа со сниженной зарплатой (если кому удавалось ее найти). Такие скорби нес ссыльный.
Еще хуже была жизнь в отдаленных от городов и районных центров поселках. Они зачастую напоминали лагерь, только без охраны. Люди жили в бараках. Работали в колхозах и совхозах, на лесоповале, в шахтах — словом, тот же изнурительный труд, что и в заключении, да и зарплату не всегда платили. В отличие от лагеря, где заключенным все-таки дава-
ли кусок хлеба и телогрейку, ссыльный должен был сам себя обеспечивать одеждой, топливом, продуктами. Это было крайне трудно, особенно в голодные годы. В войну ссыльные не имели даже хлебных карточек.
Тяжелые годы ссыльной жизни стали для матери Матроны продолжением ее крестного пути. Скорбями и страданиями Господь приводил ее душу в меру духовного возраста. И она, смирившись под крепкую руку Божию (1 Петр. 5:6) всецело доверилась Его Промыслу. В этих скорбях она приобрела ту удивительную кротость, которую отмечали впоследствии все знавшие ее. Как и всегда, ее главным занятием была молитва, которую она творила и во время изнурительных работ, и в час редкого досуга, когда ее руки были заняты нехитрым рукоделием. Матушка однажды рассказала родственникам, как она тайком вырезала деревянные иконки из щепок. Если бы попалась. пришлось бы туго. Несколько таких иконок она привезла из ссылки и хранила у себя в келии, а перед смертью раздала родным.
Брат инокини Матроны, Андрей Григорьевич Власов. в 1954 году написал ходатайство о помиловании сестры в Президиум Верховного Совета РСФСР. Его сын, Николай Андреевич Власов, работавший в Дивеевском суде, помог отцу грамотно составить эго письмо. В нем брат просил разрешить Матроне Григорьевне, которой тогда было уже шестьдесят пять лет, переехать к нему в село Пузо.
Знаменательно, что день освобождения матушки, 9 октября 1954 года, вновь совпал с днем памяти святого апостола и евангелиста Иоанна Богослова, на сей раз его преставления.
Последние годы жизни инокиня Матрона провела в родном селе Пузо. Брат устроил для нее келию в деревянной пристройке к своему дому. После разорения Серафпмо-Дивеевского монастыря в 1927 году он вывез на подводе к себе в дом все ее имущество п хранил его. Племянницы матушки вспоминают, как детьми приходили к ней и с любопытством рассматривали старинные вещи: деревянную кровать с шишечками. шкаф с чайной посудой и медный тазик — каких они тогда ни у кого не видели. Весь святой угол у матушки был увешан образами, среди которых большая икона Божией Матери «Умиление» ее собственного письма. Односельчане и родственники вспоминают, что матушка была смиренной, тихого нрава и очень молчаливой. Родных она называла на «вы» и по имени-отчеству. Даже по тем временам ее одежда была очень скромной: темные юбка и кофта, на голове платок, повязанный по-дивеевски и заколоты и булавочкой.
Поселившись в семье брата, мать Матрона старалась не быть родным в тягость. Подрабатывала тем, по вязала платки, вышивала, писала и подправляла иконы. Ее родственница. Мария, привозила ей из города краски и кисти. Матушка присматривала за племянниками, была с ними нестрогая, «желанная», как они говорили.
Хотя мать Матрона и жила в миру, среди мирских попечений, мысль ее, как и в годы испытаний, пребывала с единым Богом. Работала она, углубленно гворя непрестанную молитву, едва заметно шевеля губами. «Вязала-то она быстро, — вспоминает племянница матушки Татьяна. — и только все читает, читает, читает молитву». Несмотря на все пережитое в заключении, матушка имела удивительно мирный дух. Никогда ничем не бывала она недовольна. Все ей правилось, все ее устраивало. Роптавшим порою на советские порядки родственникам она говорила, что всякая власть от Бога, властям надо подчиняться и молиться за них: «Спаси, Господи, и помилуй Богохранимую страну нашу Российскую, власти и воинство ея». Сама она большую часть дня молилась. Вспоминает насельница Серафимо-Дивеевского монастыря, послушница М., родом из села Суворова: «Распорядок свой они строго блюли. И Матрона также. Вечером ложилась она часов в 8-9. В 12 ночи неизменно вставала на молитву, что бы ни было: болезнь или что — всегда. В селе все наверняка знали: если у монашки в окне ночью виден свет, значит, наступила полночь. Молилась она до часу. Потом опять ложилась и вставала в пять утра опять на молитву. Мы ж так сейчас не можем. Если встанем ночью молиться, то нам надо отсыпаться до 7-8 утра. А она помолится и сейчас — за работу на весь день». Матушка и племянниц учила молиться, говорила им: «Девчонки, молитесь, пока вы молодые, на старость не откладывайте. Очень тяжело в старости молиться».
Близкой подругой и сомолитвениицей матери Матроны была инокиня Татьяна (Малыгина), в будущем монахиня Серафима. Когда-то они вместе трудились на одном послушании в живописной мастерской монастыря. Матушек связывали воспоминания о родной обители и общая участь изгнанниц. Они говорили: «Все равно будет монастырь, только мы не доживем. А то вот бы сразу-сразу ушли, в этот день и ушли бы в монастырь». Как инокини Матрона и Татьяна относились к выполнению монашеского правила, можно понять из следующего рассказа послушницы М.: «…и весь свой распорядок они до гроба хранили. Никогда не отступали, даже если больные лежали. Малыгина говорила как-то: ..Я в жизни только два раза не исполнила правило”. Бывало, к ним придешь, поговорим чуть-чуть, и они скажут: „Ну, нам надо помолиться. С нас же спросится…”»
Храм в селе Пузо был закрыт, и службы дивеевскими сестрами и сельчанами «правились» по домам, несмотря на многочисленные запрещения и преследования. В селе «служили» одновременно в нескольких домах. Инокини Магрона и Татьяна собирались для молитвы в доме монахини Мелетии. Вспоминает послушница М.: «А службы-то они у Мелетии справляли. По воскресеньям «обеденку» (так матушки называли обедипцу) служили. Мы. молодые, еще думали, к кому идти молиться: к мирским или к монашкам. У мирских тоже своя служба была… на первом порядке… и в других домах. Лучше к мирским пойдем: у монашек длинно — не выстоишь… А они, как и положено было у них в монастыре, сначала Параклис отслужат, часы, обеденку, только без Херувимской. Потом молебен служат и панихидку. Каждый раз вот такую горку записок прочитывали. Они вот этим и жили. Пенсии ведь они никто ие получали. Напишут им записку поминать и дадут с ней пятнадцать копеек. Они их потом меж собой разделят».
Причащаться в большие праздники инокиня Матрона ездила в Арзамас, в село Выездное на автобусе или попутных машинах. На два-три дня она останавливалась там у дивеевских сестер. Очень любила матушка приезжать в Дивеево. Всю жизнь сердце ее влеклось к родной обители. Мать Матрона обходила разрушенные храмы, подолгу молилась на Святой Канавке (вернее, на той тропинке, где она когда-то пролегала).
Годы испытаний, казалось бы, окончились. Но святая Дивеевская обитель была разорена. Матушка так и не получила утешения в этой жизни — вернуться в родную обитель. Поневоле свой подвиг ей пришлось совершать в миру, среди волнений житейских. Здесь не было тягот заключения и ссылки, но. по слову святителя Тихона Задонского, «благочестивым душам, в мире сем живущим, всякое место есть ссылка. Они в мире сем имеются так. как некогда нуден в пленении вавилонском, которые, поминая Сион — свое отечество — тамо сидели и плакали (Пс. 136:1). Нет благочестивой душе в мире сем истинного дома и отечества, но везде изгнание и ссылка. Потерпите убо, возлюбленнии, и пождите, пока Господь вас от мира сего, как из Вавилона, в Горний Иерусалим позовет».

Примерно за год до смерти мать Матрона слегла: здоровье было подорвано тяжелыми трудами в заключении. Инокиня Татьяна и родственники навещали ее. Но руки матушки, как рассказывала послушница М., до самой смерти были заняты работой: сядет, ноги вытянет н вяжет. Незадолго до кончины мать Матрона раздала знакомым п родственникам почти все свои веши и святыни: иконы, книги. Инокине Татьяне она показала спрятанную в келии монашескую одежду подрясник и апостольник, в которой просила себя похоронить. Еще просила на похоронах закрыть ей лицо.
Инокиня Матрона мирно скончалась 7 ноября 1963 года.
В последний путь матушку пришли проводить дивеевские сестры из села Пузо и Арзамаса. Они же и обрядили ее. Брат Андрей Григорьевич сделал гроб. Похороны были тихими и немноголюдными. Благоговейные односельчанки решили похоронить инокиню Матроиу без участия мужчин: две женщины выкопали яму для погребения слева от могилы мучениц Евдокии. Дарии, Дарии и Марии, где матушка и завещала себя положить.
6 октября 2001 года на заседании Священного Синода Русской Православной Церкви под председательством Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Алексия II было принято решение включить инокиню Матрону (Власову) в Собор новомучеников и исповедников Российских.
Более сорока лет спустя после кончины препо-добноисноведницы Матроны жителям села Суворова вспомнилось предсказание преподобномученицы Евдокии о том, что около нее будет еще одна девушка. Явление святой повторялось дважды. Слова старицы Евдокии надолго запомнились сельчанам, но тогда, конечно, никто не догадывался, какая девушка будет рядом с Дуней. Ею оказалась преподобноисповедница Матрона Дивеевская. Впоследствии, когда инокиня Матрона была прославлена и были подняты ее святые мощи, людям стал понятен смысл предсказания блаженной. Как известно, перед своей кончиной инокиня Матрона завещала похоронить себя рядом с мученицей Евдокией, что и было исполнено. Удивительно, что в течение стольких лет (с 1919 года) это место никем не было занято, хотя многие наверняка желали бы быть похороненными вблизи пузовских мучениц. Преподобноисповедница Матрона и телом легла около святой мученицы Евдокии, и духом рядом с пей предстоит у Престола Святой Троицы.

Память преподобномученицы Матроны 7 ноября.

(Текст взят с книги «Жития святых, новомучеников и исповедников Земли Нижегородской», авторы архимандрит Тихон (Затекин), О.В. Дегтева).

Просмотры (1495)