I.Восемнадцатое июля.
Это был необыкновенный вечер. Это был длящийся высокоторжественный момент, которому подобного Саровская обитель не знала. Прославлялся преподобный серафим. Я стоял на монастырском дворе среди массы народа.
Из церкви св. Зосимы и Саватия только-что изнесли мощи саровского угодника. Крестный ход обходил соборы… Слышны были всхлипывания умиленных богомольцев… Творились молитвы, но тихо, тихо… Все точно замирали перед красотой и величественностью момента. Пение литийных стихир разливалось в сонном воздухе. Пели священнослужители и народ и к этому пению, прислушивалось само небо с мириадами ангельских очей. И чудилось, что вот-вот сонм небожителей откликнется неизъяснимо-сладкими звуками славословия, которые услышали Вифлеемские пастыри.
Вся Русь – от царского дворца до убогой избы крестьянина – слилась в одно, слилась в стройны, ничем и никому не заглушаемый торжественный, невыразимо-прекрасный аккорд. О, чтобы постигнуть всю красоту, всю глубину, всю мощь этого необыкновенного момента, надо было присутствовать! Язык убог для выражения его, хотя бы то был язык гениальнейшего из смертных. Кисть художника, будь то сам Рафаэль, не передала бы всего очарования картины, так как недостало бы красок и проникновения Всех очевидно охватил восторг, священный восторг, который усугубился еще присутствием Царской семьи. Восторг еще рос под влиянием чудес, которые совершались у всех на глазах Мы только что были свидетелями одного, как раздается новый возглас:
— Чудо.
Масса народа всколыхнулась… Так океан вдруг начинает ходить волнами, валами, — океан, который еще за несколько мгновений перед этим был неподвижен и расстилаться необъятным голубым зеркалом.
— Скажите, кто исцелился? Кто?
— А вон он, смотрите!… Вон исцеленный!
— Что с ним было?
Оказывается, совершенно расслабленного человека поднесли на носилках к гробнице с мощами преподобного Серафима; расслабленный приложился и стал подниматься с носилок. До сих пор он не мог двинуться. Те, с которыми он прибыл в Саров, изумлены.
— Что ты? Куда ты?
— Мне легче стало, — отвечает расслабленный.
— Слава Тебе, Господи! – крестятся его близкие.
— Я, кажется, ходить могу, — продолжает расслабленный.
И, действительно, встал с носилок и пошел сперва слабой, а потом все более уверенной походкой.
Народ осеняет себя крестным знамением.
Слава преподобному Серафиму!
Чудеса творились, творились… Но ждали, хотели новых чудес, еще знамений; верующему «народному морю» хотелось чудес потому, что они, исцеляя калек и больных, облегчают душу. И чудеса вновь творились, и крепла вера в маловерных, и крепла еще сильнее в твердых религиозным духом.
И в эти минуты, думается мне, не было в монастырских стенах человека, который бы не назвал другого братом и не оказался бы самарянином, символом любви к ближнему.
Между тем, всенощная кончилась. Прославлен подвижник Саровский. Ночь опустила свое покрывало.
Окрестные леса струят аромат могучих сосен, которые так очаровательны на закате солнца, когда оно золотит их изумрудные шапками заливает багрянцем стволы, или при луне, купающей лесных великанов в серебряном сиянии.
Народ стремится приложиться к мощам преподобного Серафима… Нескончаемая вереница богомольцев тянутся к святым воротам. «Христом Богом» просит пропустить его вперед.
— Стань в очередь! – говорят ей урядник.
— Батюшка, Христом Богом прошу…
— Тебе говорят: стань в очередь!
Старуха заплакала.
— Кормилец, слабею совсем, не ела сколько дней, а хочется натощак приложиться Пусти, желанный!…
И сколько бы в этой многочисленной семье ей подобных. И не духом ли этих молитвенников и молитвенниц держится святая великая Русь?
И не они ли, между прочим, способствовали тому, что 18 июля оставило после себя в душе неизгладимое, огромное впечатление, которое питает душу и укрепляет веру?
Павел Россиев.
Павел Россиев. Из воспоминаний о Сарове. Восемнадцатое июля. / П. Россиев // Русский паломник. — 1903. — № 31. — с. 582
Просмотры (160)
